Лешкина баба

У Марины были тонкие запястья и прозрачные фарфоровые пальцы. Лёшка ею страшно гордился: она знала четыре языка, имела безупречные манеры, тихий голосок, и так аккуратно клала вилкой в рот кусочек любой еды, что он не мог уследить, когда она его открывает.

Точно так же во время секса она аккуратно открывала губки и исторгала тихий стон. Лешка не то что бы ее безумно хотел, но от восторга общим совершенством тела, от тонкого изгиба талии, от словно выточенных коленок в нем поднималась волна восхищения и благодарности, и секса у них было много. Добиться этого аккуратного единственного стона ему было сложно, но он старался и добивался.

В остальном Марина была точно такая, как ему надо: очень сдержанная и спокойная, она нежно о нем заботилась, поправляла шарфик, тихо проводила вечера за компьютером в ожидании Лешки с работы и через полтора месяца незаметно к нему перебралась, нисколько его не потеснив и не побеспокоив. С тех пор его холостяцкая квартира приобрела обжитой вид, друзья перестали заваливаться внезапно и просто так, и он наслаждался новым расписанием собственной жизни: утром завтрак и изысканно накрытый стол к ужину, заваленная сноубордистским барахлом кладовка, внезапные срывы по ночам «просто так» покататься на дорогих велосипедах и отдых в укромном местечке Испании, где почти не было русских.

Его тревожили только сны. Неизменно раз в неделю ему снилась чужая женщина, которую он никогда не называл по имени, она впивалась ему в плечи и кричала, или перед ним вдруг возникала ее роскошная, совершенно круглая задница, и во сне он хотел ее безумно, как животное, не рассчитывая силу и не оберегая эту женщину ни от синяков, ни от грубых слов, которые невозможно было произнести с Мариной. Он знал, кто это, — это была его соседка по родительской еще квартире, она была старше его лет на семь, и она была его первой женщиной. Торопливые и яростные встречи с ней длились лет пять, с его 18-летия, всегда днем, потому что вечером возвращался с работы ее муж. Она его возбуждала и заводила неимоверно, до сбитого дыхания, и как он ни раскладывал по полочкам, — почему, — так и не разложил. Фигура у нее была неидеальная, на боках складки, ноги толстоваты, но ее запах заставлял его становиться злым самцом и набрасываться на нее по нескольку раз, почти без передышки.

Она его нежно любила и после секса гладила по спине и лицу, пытаясь что-то сказать, но он каждый раз, пугаясь, что она некстати признается ему в любви, останавливал ее. Так и длились их встречи, пока однажды его отец не застукал его, выходящего из соседней квартиры, и тогда разразился скандал. В планы его семьи не входили никакие сомнительные адюльтеры их единственного сына, и его срочно познакомили с незамужней дочкой отцовского друга, главного инженера какого-то международного проекта. Дочка по привлекательности была похожа на бледные кочаны цветной капусты, и Лешка быстро ее слил. Но к соседке ходить перестал и, встречая ее в лифте, здоровался, спрашивал «как дела» и тихо удивлялся, что та ни разу, никогда его не спросила «когда зайдешь». Впрочем, ему это было на руку.

Теперь ему было около тридцати, и после свадьбы с Мариной он переехал в огромную квартиру, подаренную родителями, где у них один за другим родились прелестные мальчик и девочка.

Марина все так же аккуратно открывала ротик и издавала тихий стон во время их аккуратного секса, и к тому времени, как она забеременела третьим, он бы дорого дал за ее полноценный крик, бурный оргазм и незапланированную ссору: так ему было тоскливо от ее безупречности. Время от времени он ей изменял, и перед этими срывами ему неизменно снилась соседка, вцепившаяся ему в плечи, с залитым слезами и потом лицом, искаженным от оргазмов. Он никогда не спрашивал у родителей, что с ней стало, и даже не знал, живет ли она там, где раньше.

Еще через год они перебрались в Израиль на ПМЖ, где Лешка быстро пошел в гору и к 35-и возглавлял департамент крупного международного концерна. Однажды он пил водку с отцовским другом, и спьяну признался ему в мучающих его снах и в отвращении к ставшей с годами вялой и сухой как вобла, Марине. И в непонятно усиливающемся вожделении к соседке, которую он не видел уже лет десять. Таком, что он попросил Марину купить белье шоколадного цвета: воспоминание о коричневых трусиках соседки, которые он на ней однажды разорвал от нетерпения, придавали ему супружеского пыла.

— Это твоя баба, Лешка, — грустно сказал ему Борис Моисеевич.

— Как это — баба? — спросил Лешка,

— Не у каждого мужика в жизни встречается баба. Это такая женщина, на которую у тебя стоит, — и все. Всегда. Даже если ты ее ненавидишь. Стоит просто от ее голоса, от запаха, даже если она толстая и постаревшая. Редко бывает. — И Борис налил снова.

— И что теперь делать? — Лешка вдруг мучительно почувствовал, что его жизнь почти целиком и полностью не сбылась.

— Не знаю. Я в свое время упустил — испугался, что она меня полностью подчинит себе. Я ее так хотел, что был готов трахать везде и всегда. Не секс, а сражение.

…Она открыла дверь, и Лешка узнал ее по улыбке, которым осветилось ее лицо. Потолстела и постарела, дети выросли, с мужем развелась, он это знал от родителей, поэтому ничего не стал спрашивать, а просто шагнул в прихожую и обнял. Запах был все тот же, сумасшествие — все то же, ничего не изменилось, и, когда он увез ее в Израиль, разведясь с Мариной и обеспечив четверых детей всем необходимым, мучительные сны сниться ему перестали. Теперь наяву, только протяни руку, он мог прикоснуться к гладкой, такой же, как двадцать лет назад, коже, вдохнуть теплый спросонок запах, услышать ее шепот, и при желании — ничем не сдерживаемый крик, в котором она кричала его имя, только теперь и он научился произносить ее имя тоже; и я знаю, что вы мне не поверите, но история основана на реальных событиях, и совпадение в фактах не случайное.

Написано в 2010, входит в сборник «Одиночество мужчин», издано АСТ. В публичном доступе никогда не было.