Легитимность боли

Наступает иногда время, когда важно и нужно разрешить себе не улыбаться, не быть молодцом, не держаться. Нужно разрешить себе заплакать. Лечь носом к стенке. Стукнуть кулаком по столу. Объявить семье о новых правилах, потому что на старые у вас больше нет сил. Сказать «ах дурак, я дурак, какую женщину потерял». Сказать «я живая, я посвятила его болезни годы, и теперь я хочу жить». Сказать «я злюсь, что ты умер и оставил нас одних». Сказать «я так скучаю, так скучаю, я плачу о тебе».

…На «Новом сердце» мне рассказывают истории, как «папа умер, а я не плакала». Почему, спрашиваю. «Надо было держаться и маму поддерживать». «Я заболела раком, но терпела и старалась не грузить родных, им и так тяжело». «Я лежала после аварии с переломом позвоночника, но старалась думать, что встану и пойду, как и прежде». «Я лечила три года заболевшего мужа, не вылезала из больниц, а когда он умер, его родственники обвинили меня в том, что я его не вытянула». «Я расстался с любимой женщиной, но стараюсь об этом не думать, хотя вижу ее везде, в толпе, во сне». «Меня уволили с любимой работы, и все хорошо, я зарабатываю больше прежнего, и не знала, что, оказывается, я так по ней и по коллегам скучаю». «Я развелась 18 лет назад, но разве это нельзя уже забыть как страшный сон, почему я до сих пор об этом плачу?».

Во всех этих историях есть одинаковые последствия: как правило, это депрессия разной степени тяжести и отсутствие ресурсов на настоящее, так как они, как сокровища в сундуке, закопаны в прошлом.

В нашей культуре доблесть — не замечать очень сильных чувств. Несомненно, это связано с дикой, полной насилия историей страны в прошлом веке. Но сейчас мирное время, а стратегии выживания все те же, военные.

Смерть близких принято переживать мужественно, правильным считаются спокойные лица на похоронах, плакать стыдно, а выть в голос (что самое целебное и правильное при потере такого масштаба) — невозможным.

Увольнение с работы считается делом житейским, немного страшно, что зарплаты лишился, а так — ничего. Работу любить не принято, принято отбывать. Не одна, так другая. Тем не менее, любимая работа — это изрядная часть нашей идентичности, а профессиональная роль и вовсе становится определяющим «именем» ближе к сорока. Ты кто? Я журналист. Я повар. Я летчик. Я учитель. А теперь, потеряв работу, я — кто? А если уволили несправедливо? А если подставили? Вот и просыпаются взрослые дядьки и тетьки в слезах. А утром идут на нелюбимую работу, на постылую. Скучая по той, прежней.

Аборты. Выкидыши. Оплакивать не принято. Погрустила, погоревала и пошла дальше.

А тем не менее, потеря беременности, особенно первой, волочится за женщиной грузом вины, горя, ощущения собственной неполноценности и страхом, что повторится.

Потеря друга или друзей. Тоже не выделяется ни в какую особенную программу, будто так просто перешагнуть и пойти дальше. На самом деле мы скучаем. Женщины скучают по бывшей подруге. Мужчины — по другу. Иногда после тренинга мне пишут, что решились, написали письмо и помирились.

Потеря прежнего здоровья. Тоже принято справляться как придется, чувствуя унизительность своего положения, с трудом приспосабливаясь, игнорируя новую реальность до последнего.

Иногда заканчивается огромный этап жизни. Заканчивается хорошо. Мы переезжаем в любимую страну, или уже переехали. Выходим замуж или женимся. Но что остается за спиной? Нажитое, обжитое, любимое, близкое сердцу. Как не попрощаться с ним, как не оплакать?

Самое главное, самое трудное — это признать, что тебе требуется время и передышка. Что ты упал, а встать не можешь. Что тебе больно так, что нельзя больше притворяться, что ничего не происходит. Работая с людьми на тренинге «Новое сердце», я все время слышу одно и то же — «мне запрещали плакать». Конечно, важно отпустить потерю и шагнуть в новую жизнь с новым сердцем. Но на самом деле главное — дать боли законное место, сделать наше поражение легитимным, передышку — достаточной, а падение — не унизительным.

«Новое сердце» — мой единственный тренинг, где участники работают с предметами. С коробочками в виде сердца. Они наполняют их острыми гвоздями, черными лентами, осколками стекла, угольками из костра, высохшими веточками. Я везу это со всего света: еловые шишки и угли костра — из Швейцарии. Плоды неведомого дерева, высохшие, искореженные — из Тель-Авива. Камни — с берега Гангы. Острые осколки — из разбившейся в Барселоне вазы. Ржавые гвозди — из Тбилиси. Коробки наполняются, трансформируются. Из них что-то убирают, что-то добавляют.

А потом, когда сердце начинает оживать, когда слезы — можно, и их много, когда все сказано тому, с кем прощаешься, тогда новое сердце наполняют драгоценные бусины, живые цветы, светящиеся и смешные детские пуговицы.

Это самый трудный для меня тренинг, с тоннами переработанной боли от смертей, разводов, разрывов, потерь. Участники мужественно идут в свою боль, признают ее право существовать и свое право чувствовать себя не только победителем. Кто-то уходит с тренинга, больше не стараясь улыбаться. Разрешив себе лицо, полное боли. Кто-то с чистой душой, потому что отплакал последнее и отныне свободен. Кто-то с пониманием того, что потерю не возместить, и это место всегда не будет никем не занято; и от этого светло, благодарно и грустно. Все — с ощущением того, что каждая наша эмоция, каждое чувство и каждое состояние имеет право быть. И им найдется место в нашем новом сердце.