Дорогой Хью. То есть Грегори Хаус. Я по тебе скучаю.

Однажды осенью я начала тебя смотреть и смотрела целые сутки. Ты изрядный сукин сын и мне нравится твоя походка. И твоя щетина. Думаю, что буду любить тебя и в болезни, даже душевной, и, что сложнее, в здравии — когда в одном из сезонов ты появился без трости и не прихрамывая, я почувствовала себя обделенной, но все равно осталась с тобой.

Я тебе благодарна за фразу, которую ты сказал Кэмерон: «Ты не любишь, ты нуждаешься». Как часто мы путаем любовь с нуждой. Но нуждаемость друг в друге, дорогой Грегори, это то, в чем современные дяди и тети боятся друг другу признаться. И от этого нуждаются еще больше. Ну и хрен бы с ними, да? Они как-нибудь сами с этим разберутся.

А еще ты говоришь — все люди лгут. О, это так. Лгут друг другу и сами себе. Молчат там, где надо сказать, молчат из трусости. Из страха быть отвергнутыми. Из страха оказаться слабее партнера, когда партнер кажется нам сильным, сильнее нас. А там, за маской сильного, вдруг оказываются такие же глаза, наполненные болью, как порой ты видел у себя в зеркале. 

Сколько смелости человеку порой нужно, чтобы взглянуть в глаза другого, не ожидая там увидеть ни любви, ни нежности, и все-таки — взглянуть. Попасть любовью прямо в равнодушие, но еще хуже — в сострадание. А иногда, и это самое неожиданное, — испугаться увидеть там любовь в ответ. Поэтому люди глядят друг другу в глаза по разному: прищурившись, выпятив упрямо челюсть, саркастически подняв одну бровь, невозмутимо прикрыв ресницами всполохи боли и уязвимости.

Поэтому, дорогой Грегори, мне так нравится, когда люди плачут. В этот момент они оказываются нос к носу с собственной жизнью, с собственной уязвимостью и беспомощностью, и в этот же момент понимают, что с этим надо что-то делать. Ты не поверишь, но иногда они начинают что-то с этим делать, и у них получается. И когда получается, они начинают улыбаться. Поэтому, дорогой Грегори, я так люблю, когда люди улыбаются. 

Однозначно, услышав и увидев меня, ты бы счел меня за дуру. Мой водитель Коля однозначно считает меня дурой, и поучительно цитирует мне мою же книжку, которую он читает, ожидая меня в машине. Процитирует, посмотрит на меня недоверчиво, покачает головой и вздохнет. Я ему кажусь безнадежной. Пока мы с ним гоняем по городу по всяким делам, я трещу и натрещиваю ему много такого, от чего он за голову хватается. Книжка подходит к концу, и Коля все чаще смотрит на меня так, словно ожидает увидеть кого-то еще за моей спиной, но никого не видит и утешительно кормит меня шоколадкой, все чаще задумчиво отламывая и себе кусочек. Ты же, я думаю, дорогой Грегори, вообще не стал бы со мной разговаривать. Помял бы мне живот и велел бы мне пить больше воды и есть больше обволакивающего. Или же вообще поднял одну бровь и вышел бы вон из кабинета, где я бы с надеждой возлежала на кушетке. 

Если тебя вылечат в шестом сезоне, Грегори, ты больше не будешь казаться психом. И трость у тебя, возможно, отнимут, и я не знаю, как я это переживу. Чего доброго, ты начнешь дышать животом, прорабатывая гнев, вину, страх и отчаяние, станешь уравновешенным и глаза твои начнут светиться мудростью. И тогда я тебя брошу нахрен.