«Ты – моя единственная радость»

Тем, что каким бы ты ни был и какой бы жизнью не жил, ты ощущаешь себя все время маминой ногой или, скажем, хвостом. Иногда тебе дают передышку, но почти все время находятся с тобой в контакте. Ты моя единственная радость, повторяет нежная красивая мама своей любимой маленькой дочке, и девочка сначала очень радуется. Как хорошо быть маминой единственной радостью! 

Десятилетняя девочка, которой это поочередно сказали и папа, и мама, тоже очень рада. Она важная, она взрослая, у нее есть некоторая власть, и сейчас она им покажет, как разводиться! Она запретит им это делать, раз она такое тайное орудие их брака. Единственная радость и «что бы мы без тебя делали». И «ты наше единственное счастье и умница». 

Взрослый сын, тридцатилетний мужик, наконец даст матери всю заботу и любовь, которой та была лишена с отцом. Немного недовольна жена, но с ней как-нибудь можно договориться. Он теперь единственная радость и счастье своей матери, и победил всех на своем пути: он для нее самый главный. Больше у нее никого нет. 

Засада в этом сценарии в слове «единственный». Конечно, этой почетной должностью награждают ребенка неспроста. 

Там и обманутые надежды, —  муж/жена не стали радостью, давай будешь ты. 

И агрессия, таким косвенным образом выражаемая в семье мужу/жене —  ты не справился быть моей радостью, а наш сын/дочь справляется лучше

Но самое главное, самое тоскливое и самое тяжелое —  это то, что такой родитель не умеет оснащать свою жизнь какими-то другими смыслами, другой радостью. Делать его жизнь осмысленной поручено ребенку. 

Что получают люди, выросшие с таким сценарием, в своей взрослой жизни? 

— ощущение, что «я скорее дочь, чем жена», «я скорее сын, чем муж». Дом — это всегда там, где родители, а не где ты родил своих детей. Отсюда конфликты с супругами и вмешательство пожилых родителей из лучших побуждений в жизнь семьи, а так же их довольно заметное присутствие в семьях своих детей. От этого вмешательства семью никто не закрывает, там, где должны быть границы и различение «это мама с папой, а это мы с женой» — дырка в заборе, куда в лучшем случае смотрят любопытные и оценивающие глаза старшего поколения, в худшем —  через эту дырку проникают и поселяются. 

— ощущение, что «я не имею права не радовать». Такие дети предельно заботливы, все время на связи, для них величайшая награда — мамин или папин смех и радость. Их благодарность. Их счастье, их здоровье. И все это прекрасно, но приоритеты расставлены таким образом, что и о себе как-то не приходит в голову заботиться, и об остальных близких тоже. Дети наказываются, если они смеют огорчать бабушку с дедушкой. Жена/муж не вводятся в дом до конца —  они всегда чужие и в спорах часто выбирают не их сторону. 

— ощущение тяжести и глубочайшей ответственности. Тяжело нести все время флаг «я мамина единственная радость». Хочется быть каким попало, какой попало. Но мама тогда пропадет. Совсем пропадет —  она не может без своего ребенка. Значит, надо радовать. Нельзя огорчать. Ничем. Скрываются разводы, увольнения, неудачи, нельзя опускать руки и плакать, а жаловаться можно только так, чтобы сказали: «все они дураки, и не понимают, какой ты умный. Ты справишься, я знаю». А вот так, чтобы обняли, пожалели, покачали, утешили, —  нельзя. Для мамы это затратно. 

— вину. Это прекрасный инструмент для манипуляций. Невозможно такому ребенку, лет 35-ти, выпить чашку кофе в кафе, чтобы не подумать, — а пьет ли вкусный кофе его мама? Имеет ли мама пирожные или вафельные трубочки? Я тут расселась, а она там лишена. Чашка кофе у таких выросших детей всегда приправлена виной, как корицей.  И точно так же присыпана любая радость: от отпуска на море до новой сумки/ноутбука. В итоге маме покупается такой же, а то и лучше — чтобы откупиться от вины. 

— ну и самое серьезное осложнение такого сценария: эти выросшие дети могут не распознавать эмоционального насилия. Манипулирования. «Мне хочется спать или играть, но маме нужно рассказать мне, как ее обидел папа или как ей тяжело жить. Я перестаю смеяться, становлюсь серьезным, отодвигаю игрушки и слушаю» (куча реальных случаев с детьми четырех-пяти лет). Я не хочу обниматься или целоваться, но меня обнимают и целуют, и отталкивать нельзя, мама будет плакать. Такие мамы не ругаются. Если она ругается, она прочная и сильная. Это из другого сценария. Эти мамы тихо, но выразительно страдают или плачут. Самое ужасное наказание — произнести ребенку «вот умру, кто будет тебя любить?» 

Такие дети в итоге живут так, чтобы их ни в чем не могли упрекнуть, это не получается, и это настоящий сизифов труд: в борьбе за трон жертвы всегда выигрывает мама, и ты снова сидишь со своим пирожным и кофе, пока она страдает, негодяй. 

Выход из этого сценария через бунт, через отказ наполнять мамину жизнь смыслом. Ставятся границы: «нет, мама, я не буду тебе звонить несколько раз в день, мне это неудобно и не нужно». Расставляются приоритеты: «если ты еще раз скажешь гадость про моего мужа, я встану и уйду». Высказываются потребности: «у меня сейчас тяжелое время и я сам нуждаюсь в поддержке». Легализуются «плохие» эмоции: «Я злюсь на тебя, когда ты приезжаешь без предупреждения». 

Кропотливая, сложная работа.  При сценарии «не на что жаловаться, у меня золотая мама» таких участников обычно набирается не менее половины группы. Любая злость, раздражение, бессилие, даже иногда бешенство в отношении матери немедленно сопровождается космическим чувством вины: она же ничего плохого не хотела! 

Тем не менее про таких матерей есть русская поговорка «детям век заедает»,  —  то есть своей жизни не дает не мытьем, так катаньем.