Леонид, Аркадий, Пелагея и Федор Сергеич

Жил-был Леонид. Был он страхом одной симпатичной девушки. Девушка работала преподавателем живописи, была умница и красавица, и, как только наступил года два назад кризис, стала бояться. Тут-то и появился Леонид, потирая руки. Он до поры до времени дремал: страхи всегда будто паровозы на запасном пути, дремлют. Или чудовища под кроватью. Под детской.

«Кризис в стране, — шептал он, сладко наклонившись к Наташиному уху, пока она пыталась заснуть после тяжелого рабочего дня. — Ты без работы останешься. Кому нужны вы, жалкие, несчастные художники?» — «Детям», — робко возражала Наташа. — «Говорила тебе мама, иди на бухгалтера, — потирал руки Леонид. — А ведь и пойдеешь! Пойдееешь! Какие краски, какие холсты! Таблицы!» — И он зловеще хохотал.

Фамилия у него была сложная, немецко-перуанская: Леонид Придетсяброситьлюбимую работу. Леонид был вертляв и успешен: вскоре Наташа всеми ночами представляла, как сидит за отчетами в пыльной конторе. «Выживет ведь только государственное, — мелко суетился Леонид, — ты же знаешь сама. Такое, с фикусом и печатной машинкой». Где Леонид, который был не старше своей юной хозяйки, нагляделся на печатные машинки, никто не знал.

Второй страх звали Аркадий. Он был осанист, усат, уверен в себе, вальяжен и курил трубку.

«Нищета!» — изрекал он и был в этот момент похож на Барщевского и Резника разом. «Да-с, матушка, вам грозит нищета, — повторял он, доставал из жилетки грязноватый обширный платок и шумно сморкался. «Так вот, извольте, разверну, — пояснял он и начинал: вам сорок? Сорок. Уволят первой. Вы документы-с к сроку сдаете? Не сдаете-с. Уволят неизбежно. Ипотеку платить надо? А нечем будет. Пойдете, девушка, побираться-с. Бездомничать. Никто не поможет»

Его хозяйкой была очень компетентная женщина. Аркадий слыл специалистом по подскоку давления, и у его хозяйки частенько начинались панические атаки. Работал красиво: атаки были длинные, с эхом, и укладывали хозяйку в постель, под оделяло, в комочек. Фамилия у него была венгерская, местечковая, старинная: Аркадий Обнищаешь.

Была еще страх Пелагея. В платочке. Под платочком бигуди. Подразумевались будущие кудри. Она была ласковой и румяной. «В стране кризис, — обвивала она по ночам свою хозяйку руками. — Твой заработок уже упал и будет падать еще. Потом контора закроется. Потом ты засядешь дома на пособие. Помощи просить ни у кого нельзя, ты помнишь, да? Потом ты состаришься и умрешь. И твое лицо обглодают кошки». «У меня нет кошек», — шептала Пелагее ее хозяйка, симпатичная молодая женщина, хороший специалист. «Это неважно, — говорила Пелагея. — Они просто придут и обглодают». Пелагея Бессонница — так ее звали, мучила свою хозяйку до утра, до шести. После чего та засыпала — а в 8 уже вставала. И на работе думала про кошек.

Страх Федор Сергеич Ничегоневыйдет слыл знатоком жизни. Он был уже слегка помятый, но по-прежнему обаятельный. Своей хозяйке он рассказывал, насколько она никуда не годится. «Развелась, не умеешь, — обстоятельно говорил он. — Не умеешь, говорю, в отношеньях-то! А надо уметь. Пропадешь нынче с двумя дитями-то. Кризис на дворе. Кому нужна с довеском? И не рассчитывай. На тебе кто? Родители. Дети. Бабка. Бывший муж бестолочь, помощи никакой. Колотиться тебе, девка, этак до старости. Мужика бы тебе надо. Хорошего. Что «да ну? Что «да ну?!» Не выйдет у тебя ничего. Не справишься. Вернешься к матери с отцом да будешь до конца дней своих при них. А кому ты еще нужна?» Хозяйка этого страха была крепкая, дельная, быстрая, страху не поддавалась, но, прислушиваясь к себе, понимала — в кризис надо быть одной, быстрой, сильной, а там, может, и всю жизнь можно обойтись без близкого, все и так сама смогла. И от этого было тоскливо.

Участники моего тренинга про кризис сидели в кружочке, у каждого на руке была перчатка, и они этой перчаткой, как в кукольном театре, играли свой собственной страх. Лебезил и подвывал Леонид, басил и сморкался Аркадий, мелко шептала Пелагея, вздыхал Федор Сергеич, и другие еще были. То, что не давало спать, обоволакивало липким ужасом, топило в панических атаках, было названо, увидено, изображено и озвучено. И было ужасно смешно и интересно.

Потом еще работали — отходили от них на расстояние и смотрели, сощурившись — что они? Они сморщивались, становились маленькие, из детства. Не на кого опереться кому-то — родители приучили. Кого-то в качестве наказания игнорировали. Кого-то хвалили только когда он сам, все сам, а вместе — ни-ни. Кого-то научили, что он никогда не прав и всегда должен быть один. Вообще тема «сам», «один», «давай без нас» звучала сильно и громко. Конечно, кризис страшен тем, кто ни за что при беде не пойдет к людям. Кто будет скрывать, отвернувшись носом к стенке. Кто будет пытаться в одиночку барахтаться, никому даже не сообщив ни о своей нужде, ни о своих возможностях.