— Мартын, ты знаешь о том, что мы контент?
⠀
— Нет, а что это?
⠀
— Наша хочет все время продвигаться в соцсетях, видел? Ну, сидит по ночам, шепчет, — «все продвигаются, а я нет. Где взять контент?» Я себя ощупал. У меня травма использованности.
⠀
— Хм, Барсик, я думал, контент — это про нас. Ну, коверкает слово, диалект, из деревни же. Каклета. Инциндент. На самом деле котент, конечно. От слова «кот». Семантически од…
⠀
— Мартын, ты это сейчас серьезно? Опять свое «семантически»? Я всю ночь не спал, у нее на голове лежал, думал. Мы думали, что нас любят, а нас используют.
⠀
— Говори за себя, понял. Меня, например, любят.
⠀
— Ага. Любят. Наша нами незаметно манипулирует. Ты, например, валяешься за лайки. За лайки! Срам какой. Дед помер бы еще раз, если бы узнал. Учили же — за тунца валяться! Учитывая географию, теперь только за свежего, чать на море живем.
⠀
— Дед ни одного лайка в своей жизни не видел! Он бы, может, меня одобрил!
⠀
— Дед наш был простых, честных правил. Воротил морду. Вылизывался. Брезговал сырым куриным яйцом. Я в него. Он не дал бы сделать из себя контент. А мы с тобой дали. Как же, Мартын, мы до этого дошли?
⠀
— Ты, Барсик, так не печалься. Сейчас все – контент. Все всеми пользуются. Тем более наша, говоришь, по ночам сидит, шепчет. Не спит. Может, она предотвращает опасность, стоит на страже нашего сна.
⠀
— Твоего храпа, что ли? Главная опасность в ночи это твой храп. У тебя в роду собак не было, ахахах?
⠀
— Толсто. Про собак. Давай к делу, Барсик Борисович. И как же она нас использует?
⠀
— Мартын, я в «Неглаженых котиках» изучил вопрос. Короче, контент это такая шняга, которую нужно все время производить. Если ты блогер.
⠀
— Возражаю! Наша не блогер. Я слышал, когда маленьким был, как она шептала — я не блогер, я человек.
⠀
— Короче, наша, может, и не блогер, но ей нужно контент производить. А контента нет. Не будет же она в сеть выкладывать, как {вырезано цензурой} и потом они {вырезано цензурой}.
Ограничена она. Не хочет, типа, все напоказ. Поэтому остаемся мы. Мы, котики. Горько мне.
⠀
— Дык от чего тебе горько-то? Нашими мордами, вон, эти самые соцсети увешаны. Мне отлично! Я, простой котик, фотографируюсь каждый день как селебрити какая!
⠀
— А вдруг она нас не любит на самом деле? Вот вычесывает, чтобы не линяли, а потом хвать — и в сеть эту свою тащит. Вот она нас кормит типа любит, или как продюсер? А если бы сети не было, ходи без шерсти? Не кормленый?
⠀
— Барсик, без шерсти это знаешь какой контент? У Кеши Мягкого пукан рванет! У него хозяин ни блогер ни разу, Кешу вкривь и вкось фотографирует, пять лайков, понимаешь, шесть лайков. Слезы в наше время. У Кеши одно спасение — он маркетолог. Для котиков. А ведь это тоска! Не то, что наша — 50 снимков того, как ты вылизываешь ногу! Пишет и так и сяк! Несут наши портреты! В европейских городах! Ты, Барсик, давай, не жалуйся.
⠀
— Не понимаешь ты меня! Миллениум ты, лайкоман! Я же хочу, чтобы она меня просто так любила. Не за то как я мордой спал между тумбочкой и кроватью, а так! Вот чтобы пользы от меня никакой, фоточек — никаких, а она любит!
⠀
— Ты, Барсик, затрагиваешь сейчас философский котовий вопрос. Вечный. Дед нас учил никогда его не задавать себе.
⠀
— Это какой?
⠀
— «Какая польза от котиков?» Мы мышей нынче не ловим. Нас так держат. Кормят. Ты сколько раз сегодня ел? Вот то-то же. Еще водишь нашу под кровать в дальней комнате, показываешь ей, какую консерву взять. Наглый. А она что? Она идет. Берет. Дает. Потому что любит.
⠀
— А вдруг не любит? — мучается Барсик. — Вдруг мы ей просто для лайков нужны? А, Мартын?

Работать с этой темой у Юлии Рублевой

Читать по теме

— Ну а вот она не признает в нас личность, к примеру, — сказал Барсик.

— Это как? — спросил Мартын.

— Не проводит опросы, как мы хотим провести свой день, к примеру, — сказал Барсик.

— А что, разве можно по-разному проводить свой день? — поразился Мартын.

— Аск, — сказал Барсик. — Наш с тобой день может быть совершенно другим.

— Это как? — сказал Мартын.

— Ну, например, — сказал Барсик, — не мы могли бы приходить к ней в спальню, чтобы она уже наконец встала и поволоклась на кухню. А она к нам в комнату. С едой.

— Шутишь, — сказал Мартын.

— Ну да, — сказал Барсик. — Принести и сказать все вот это вот: «Я вас люблю, вот, милые мои котики, я принесла вам сырую печенку и куриную ножку». Правда, она плохо слова запоминает.

— Я вообще сомневаюсь, что она способна запомнить такой длинный текст, — сказал Мартын.

— И я сомневаюсь, — сказал Барсик.

— … Ну и понимаешь, она нас неправильно обнимает, — после пазуы сказал Барсик. — И у нее по этому поводу иллюзии.

— Что у нее по этому поводу? — уважительно спросил Мартын.

— Иллюзии, — пояснил Барсик.

— Похоже на глисты, — сказал Мартын. — Чем-то вот слова семантически похожи.

— Но не глисты, — строго сказал Барсик. — Глистов в нашей семье ни у кого нет, понял?

— Понял, — сказал Мартын.

— Так вот, — сказал Барсик. — А иллюзии есть. Иллюзии это когда женщина себе что-то придумает. И всем про это говорит. А это неправда. Недавно по телефону кому-то говорила — «я его с таким удовольствием обняла».

— Это про меня! — сказал Мартын. — Меня она обнимает так крепко, что я иногда пищу и вырываюсь. Но терплю. Я же ее котик.

— Ты не понял, — сказал Барсик. — Во-первых, это про меня. Но у нее это иллюзии, что она вообще умеет обнимать котиков. Не умеет. Обходится с нами, как с животными какими-то.

— А мы кто? — спросил Мартын.

— А мы личности, — сказал Барсик. — Мы раса.

— Кто? — уважительно спросил Мартын.

— Раса, — сказал Барсик. — Раса котиков. Это такое большое объединение. Самая ужасная раса на земле — это люди. Они узурпировали все права личности.

— Они что сделали? — уважительно спросил Мартын.

— Узур-пировали, — сказал Барсик. — Ты как в фейсбук для котиков не ходишь. Как неграмотный ты.

— Я там только в сообществе «Неглаженые кошечки» сижу, — сказал Мартын. — То есть ой, «Неглаженые котики».

— Тем не менее, — сурово заметил Барсик, — слово «семантический» применительно к глистам ты откуда-то приволок.

— Ну давай дальше про расу, — сказал Мартын.

— Так вот, — сказал Барсик. — Дельфины недавно добились, чтобы им присвоили статус «расы». Теперь они в фейсбуке для дельфинов могут писать «дельфин Вася, личность, состоит в отношениях с дельфином Катей, личностью».

— Это вон те свистящие рыбы? — сказал Мартын.

— Сам ты рыба, — сказал Барсик. — Это личности такие. Так вот, были бы мы личности, у нее не было бы никаких иллюзий. Она бы обнимала нас так, что мы бы сразу понимали — перед ней личность, а не какой-то там котик. Сырая печенка была бы дадена с уважением. А не с криком «а ну идите сюда, жрите раз просили». Как, по -твоему, обнимают личность и кормят ее сырой печенкой?

— Как? — уважительно спросил Мартын.

— Нежно, — сказал Барсик. — Нежно кормят сырой печенкой личность. Нежно обнимают. Гладят не когда им вздумается — ты идешь в лоток, немного пучит тебя, а тут тебя хвать, вздернут вверх и ну наглаживать. А как-то подойдут, спросят нежно — Барсик Борисович, а тебя можно гладить? а сейчас? а когда подойти?

— Откуда ты вдруг Борисович-то? — спросил Мартын.

— Неважно, — горько сказал Барсик. — Какая теперь разница. Права попраны. Уехала — нас не спросила. Обнимает нас так себе, еще и хвастается по телефону. Видели бы люди! Печенку сырую просим который месяц, не фуагру какую — нет, не дает. И главное, понимаешь, нежности нет. Схатила, потащила, обцеловала всего, прямо морду, а я может, из унитаза пил только что. Может, наоборот, усы недооблизал, а там консерва.

— Может, это страсть у нее, — предположил Мартын, — Говорят, женщины в страсти неразборчивы, прямо по консерве целуют.

— Хм, — сказал Барсик. — Может, правда, страсть?

— Точно, — зашептал Мартын. — Она вон когда «жрите идите» говорит, она потом так смотрит. Специальными глазами.

— Как? — зашептал Барсик.

— Нежно, — шепчет Мартын. — Сначала грубо сказать, а потом нежно смотреть, это страсть.

— Откуда ты знаешь? — волнуется Барсик.

— В сообществе «Неглаженые кошечки» объяснили, — шепчет Мартын. — Там сказали, если кошечка говорит «Уйди, дурак» и убегает, а потом нежно смотрит, то это страсть, и надо снова подойти, даже если вся морда уже расцарапана, а ты все равно приближайся и приближайся.

— Ты зачем там сидишь, — шипит Барсик, — я тебе запретил туда ходить, ты еще маленький!

— Я личность, — шепчет Мартын, — не попирай мои права, я состою в расе, сам сказал!

— Ладно, замнем, — сказал Барсик. — Значит, если сначала по морде, а потом нежно смотрит, то это страсть. К нам. А наша-то не знает.

— У нее иллюзии, — хихикает Мартын. — Что она вообще что-то умеет делать с котиками.

— Какое слово, — говорит Барсик. — «Иллюзии». Извилистое. Чем-то похоже на глисты.

— Семантически, — говорит Мартын. — Семантически похоже.

— Так бы и дал тебе подзатыльник, — говорит Барсик. — Прямо по консерве.

Работать с этой темой у Юлии Рублевой

Читать по теме

— Каждый кот умеет колдовать, — сказал Барсик. — Вот ты, Мартын, умеешь?

— Эх, не знаю, — сказал Мартын. — Ты же помнишь, я зигзагер. Это деревенские крестьянские коты так умеют, зигзагами в ногах шнырять, чтобы хозяин матерился, матерился, да потом швырнул чем-нибудь, типа валенком, да еще и за шкирку за дверь, если изловит, хе-хе, а потом бы его доброе сердце дрогнуло, и он бы требуху кинул, типа, «извини, брат».

— Хм, — сказал Барсик. — Ты это называешь «манипулировать». Помнишь, ты нашей сказал «мы хотим тобой манипулировать», а она засмеялась?

— Помню, — вздохнул Мартын. — Наша жадная. Если сама захочет — даст требухи, а не захочет — не даст. Хоть ты обманипулируйся.

— Да. Поэтому хороший кот умеет колдовать, — сказал Барсик. — Вот наша утром встанет, глаза еще не продрала, а уже идет нас кормить. Знаешь, почему?

— Потому что я ей на лицо мокрой лапой после дождя наступил? — спрашивает Мартын.

— Нет, балбес. Не поэтому. Потому что я наколдовал, — сказал Барсик.

— А как ты это делаешь? — спросил Мартын.

— Силой мысли, — помолчав, сказал Барсик. — И кошачьим заклинанием. Меня бабка научила, ее цыганка котенком нашла. Жила у нее до 25 лет, кошки так долго не живут, да померла, когда все секреты вызнала.

— А как же ты узнал? — спросил Мартын.

— Сеструха сказала, когда мы с ней маленькие были. Ты тогда еще не родился у папаши нашего. Передается, говорит, не всем. Пока специальную кошачью травку не пожуешь, не узнаешь.

— А, эту? Легалайз? Я уже выучил, — сказал Мартын.

— Не, не эту, — сказал Барсик. — Другую. Очень остренькую. Не везде растет. Для котов. Наша, прикинь, ее случайно купила и притащила нам, высадила на террасе. Я глазам своим не поверил, сеструхе в личку пишу — «она?» Она говорит «Она!» Случай, да не случайный!

— Так, и что? и что? говори быстрее! — подпрыгивает Мартын.

— Я пошел, пожевал, — говорит Барсик. — Тебя звал, да ты отмахнулся.

— Я птицу караулил, — говорит Мартын.

— Так вот. Пожуешь эту травку, и тут тебе все секреты твоего рода приплывают. И сила мысли крепчает, — говорит Барсик. — Я даже сделал международное колдовство недавно.

— Рассказывай! — говорит Мартын.

— Ну, есть одна там ненаша, решила нашей подарок прислать, откуда-то из Канады. Я наколдовал, чтобы она нам тоже подарок прислала. Но не дотянулся, хотел, прямо, знаешь, канадского гуся, я сожру, я же хищный. Но та прислала мышку.

— О, — сказал Мартын. — Все равно круто.

— Не, — сказал Барсик. — Надо было на французском колдовать. Типа жё нё манж па си жур. Это все знают.

— Что же делать? — спросил Мартын.

— Пойду дальше жевать, — вздохнул Барсик. — Пошли со мной. Вместе одолеем французский. Гуся закажем.

— Мы прямо с тобой проглоты, — хвастается Мартын. — Знаем по-испански «эспасибо»!

— Не проглоты, а полиглоты, — замечает Барсик. — А пока я узнал, как называется эта травка.

— Как?

— Авьёс, — говорит Барсик. — На андалузском. В «Неглаженных котиках» сказали, я туда фоточку разместил.

— Авьёс, — восхищенно шепчет Мартын, — авьёс, мон амур.

Работать с этой темой у Юлии Рублевой

Читать по теме

— А что, Мартын, — говорит Барсик, — ты, может, гражданин?

— Я котик, — говорит Мартын. — А что?

— Наша-то абьюзер, вот что. Абьюзом занимается, — говорит Барсик.

— Чем-чем? — говорит Мартын.

— Абьюзом, — говорит Барсик.

— Это вкусно? — говорит Мартын.

— Дурак ты, хоть и котик, — говорит Барсик. — в «Неглаженных котиках» Кеша Мягкий говорит, что все наши хозяева — абьюзеры.

— Ты давай объясни по-человечески, — говорит Мартын. — а то сам меня за «глисты» и «семантический» извел, а сам вон чего.

— Ну вот помнишь, в фейсбуке для котиков все писали, что попьют, мол, из унитаза, или, например, поедят плотно печенки там какой, или консерву, идут вылизываться, а их хозяева хвать-похвать поперек набитого живота и давай в усы целовать. Помнишь? — говорит Барсик.

— Помню, — говорит Мартын.

— Вот это и есть абьюз, — говорит Барсик.

— Целовать в усы — абьюз? — спрашивает Мартын.

— Целовать в усы, когда это внезапно! — поясняет Барсик. — Ты не планировал, а тебя хвать-похвать попе…

— Это я понял, — перебивает Мартын. — Но раньше мы с тобой говорили, что когда прямо по усам наша целует, — это страсть. Что, мол, женщины испытывают к своим котикам страсть, вот и хватают. И эту, нежность. Поэтому им даже попитый унитаз нипочем.

— Я не совсем еще понял, — признается Барсик, — когда страсть, а когда абьюз. Но абьюз надо запрещать, а страсть придется вытерпеть. Уважение проявлять к чувствам женщины.

— Да, в «Неглаженых кошечках» тоже об этом пишут, уважение, мол, к чувствам женщины, то есть кошечки, залог целой морды, — задумывается Мартын.

— Тьфу, ненавижу, когда ты там сидишь, как не мужик прям, а киса какая, — морщится Барсик. — Ладно, слушай. Короче, давай нашей запретим ее абьюз.

— Давай, — говорит Мартын. — Только нам надо понятийный аппарат выработать.

— Что? — изумляется Барсик. — Ты где опять это взял?

— Политологов наша смотрит, в трубе такой, — поясняет Мартын. — Они там перед тем, как поужинать, говорят «понятийный аппарат», «понятийный аппарат». А потом ужинают. Колбасой.

— Ладно, — говорит Барсик. — Ты мне потом все расскажешь, что за колбаса и что за труба.

— Это аппарат, чтобы колбаса внутри хорошо легла, — говорит Мартын. — Я так понял.

— Приступим, — объявляет Барсик. — Что мы ей запретим?

— Запретим говорить одно слово, ты его ненавидишь, — говорит Мартын. — Я его даже произнести не могу, противно.

— Какое? — говорит Барсик.

— Кытя, — говорит Мартын.

— Ненавижу, — говорит Барсик. — Аж передергивает. Кытя!

— И меня, — признается Мартын. — Берет нас, прямо так сжимает, и говорит — кытя, кытя! Таким противным голоском, будто мы дебилы.

— Ага, — говорит Барсик. — Не киса. Не котик. Не кыш даже! А кытя! фу! Ненавижу!

— Ненавижу, — ежится Мартын. — Запретим ей!

— Запретим! — говорит Барсик. — А еще давай запретим нас в живот целовать.

— Почему? — спрашивает Мартын.

— Я суровый, — говорит Барсик. — Я сильный. У меня когти. И загривок. Пусть уважает! А она меня опрокидывает, и прямо видно, что живот мой пушистый, и беззащитный, как енот какой! Ненавижу! Запретить ей!

— Запретить ей, — вздыхает Мартын. — А мне нравится, когда она мой животик чешет и говорит, что у меня там шерстка цвета топленого молока…

— Не раскисать! — сурово говорит Барсик. — Мы не еноты какие кверху пузом! Абьюз не пройдет! ты еще небось мурлычешь?

— Иногда, — сознается Мартын. — Негромко.

— Ты должен сурово всей мордой показать, что это насилие над личностью! — велит Барсик.

— Ладно, — вздыхает Мартын. — А еще какой ейный абьюз?

— Ейный! — говорит Барсик. — Не позорь меня, деревенщина, ты из приличной семьи. А вот у нее какой ейный, тьфу, ее абьюз, — она поет.

— Поет! точно! — вспоминает Мартын.

— Скрипучим таким голосом, — говорит Барсик. — Про нас. Два куплета.

— Про нас мне нравится, — стесняется Мартын. — Может, пусть поет?

— Я не просил ее петь про нас! — говорит Барсик. — Пение без запроса абьюз! Вот там есть слова «волосатый Барсик, волосатенький Мартын» — тебе что, нравится?

— Нравится, — прижимает уши Мартын. — Волосатенький. Нежно. Я не лысый какой абиссинец. Я полосатый волосатый!

— Мы пушистые, — поясняет Барсик. — Мохнатые. Лохматые! А волосатый это пусть гуманоид какой!

— Запретим? — вздыхает Мартын.

— Запретим! — говорит Барсик. — Пусть переделает в полосатый. Я полосатый! Таких полосатых еще поискать!

— И я полосатый! — приосанивается Мартын. — Волосатый полосатый!

— Бестолочь, — говорит Барсик. — Так с тобой абьюз на абьюзе и будет. Ладно, пошли. Аппарат вырабатывать. Колбаса, печенка. Чтобы легли хорошо.

— Пошли, — говорит Мартын. — И напишем в «Котиках», что запретили ей «кытю» и петь.

— И чтобы пузо не чесала, как еноту, — говорит Барсик, — и ты смотри, не мурлыкай, противостой ее абьюзу. Противостои. Не раскисай, как сопля. Хочет чесать — пусть бороду чешет нам или за ушами. Есть где чесать!

— Не буду, — шепчет Мартын. — Не буду мурлыкать. Абьюз не пройдет.

Работать с этой темой у Юлии Рублевой

Читать по теме

— Ну, ты что умеешь? — говорит Барсик. 

— Я умею, — говорит Мартын, — кидаться под ноги зигзагами. Она влево — и я под левую ногу, она чертыхается, вправо, — а я рраз! — и метнулся вправо. И такой типа я пугливый, как крепостной, а тут она такая типа барыня идет, а я типа ее боюсь. Уши еще надо и глаза дурацкие сделать, и холку подобострастную. 

— Ого, — говорит Барсик, — а где это ты научился? И что такое крепостной? И подобострастная холка это что? 

— Нигде, — говорит Мартын. — У меня врожденный талант. Как родился, мать мне сразу такая — будешь, говорит, сынок, ты настоящим зигзагером. 

— Ого, — говорит Барсик. 

— Да, — говорит Мартын, — это у людей что-то типа руфера, трекера, партитура. 

— Паркура, — говорит Барсик. 

— Откуда знаешь? — гворит Мартын. 

— Тайна, — говорит Барсик. — Ну, расскажи мне про зигзагера. А то наша тебя спросит — а ты и не бэ, не мэ. 

— Ну, — говорит Мартын, — зигзагер это такой кошак, который внезапно прыскает из-под ног хозяев. Непросто. Надо же аккурат попадать так, чтобы он и вроде наступит вот-вот, ан нет — не наступил. Есть зигзагеры-ронялы: кидаешься влево-вправо-влево, пока хозяин в очередной раз ногу не занесет. Мат стоит — уши вянут. Лучше с утра, конечно, как только он вслепую в тапочки взделся. И тут ты ему под ногу-то кинься, а потом не прямо кинься, а наискосок, да сразу под другую — он, дурак, одну-то уже поднял, а вторую еще нет, тут он подпрыгивает, и тут-то уронится на спину, и будет считаться, что не сам упал, а ты его уронил. Потом надо удирать, потому что он встанет, да идет ловить меня, а я уже что — холка, глаза дурацкие, паспорта нет, что взять. Сижу под стулом. Рожа должна быть простецкая. Вот как у меня. 

— И глуповатая, — говорит Барсик. 

— Попрошу! — говорит Мартын. — А есть зигзагеры-сшибалы. Это схема та же: вправо-влево-вправо, а потом, типа ты ополоумел совсем, кинься в коленку. Типа берегов не видишь, паника, в обратку побежал, какой с дурака спрос. 

— А она? — говорит Барсик. 

— А хоть она, хоть кто — упадут. Легко ли — сначала под ними мечутся, глаза выпучены, уши прижаты, а потом, словно обезумев, словно очень уважая и благоговея, и испужавшись, что такую благородную хозяйку счас уронят — прямо бьют в колено лбом. Ну, она падает, все дела, а ты опять сидишь. Но теперь лучше под кроватью. Она оттуда только пылесосом может. 

— А еще что ты можешь? — говорит Барсик. 

— Много чего, — говорит Мартын. — Хвост видал? Специально качаю. Побегу свое фирменное, дурацкое, типа напугала она меня каблуком своим, да хвостом все ее банки-то и сшибу с нижних полок. Недавно коробку в четыре киллограмма меда сшиб. Немножко склеился, ну ничего, вылизался. А ты чего умеешь? 

— У меня Нога, — говорит Барсик. — Вот это, знаешь: она после того, как ты ее поронял, встала, отряхнулась, а из дома все равно свищет. Не сдается. И к порогу, к порогу, да на каблуках. 

— Так, — говорит Мартын. 

— Ну так вот, — говорит Барсик. — Садимся — да не на дороге, это не тонко. А вот чуть, слегка, на такой благородный градус сбоку. Чтобы ей и где пробежать было, и с другой стороны, чтобы у нее аж дыхание перехватило — вдруг, мол, на хвост наступлю Барсичке своему. А я сижу. Не просто сижу. Сурово сижу. По делу. И вылизываюсь. И у меня Нога. Ну, знаешь. Торчит так. 

— Ого, — говорит Мартын. — Да, у тебя Нога что надо Нога. По тебе можно делать постскриптум, которым углы меряют. 

— Транспортир, — говорит Барсик. — Ну неважно. Так вот, просто Нога это еще не все. Там важно вот что, слушай сюда, это фирменное, дед учил. Она как шагнет — ну и типа, уф, пронесло, на хвост не наступила, к Ноге со всем уважением, и типа счас опять побежит, да еще и крикнет — какого черта ты, чертов кот, вечно на дороге рассядешься? 

— Она же не знает, что специально, — хихикает Мартын. 

— А у меня все до миллиметра. И вот она мимо, значит, как в замедленной съемке, шагнет, да взгляд вниз опустит, чтобы, значит, и уважение к Ноге, и вдруг хвост, вдруг я ей добровольно, думает, по глупости, думает, собственный хвост тут разложу… И уже вроде как слегка так заранее виновата…

— А хвоста-то нету, — ликует Мартын.

— И точно в этот момент, — говорит Барсик, — я поднимаю на нее тяжелый взгляд. 

— Ооо! — говорит Мартын. 

— Да, — говорит Барсик, — тут все замирает, понимаешь. Это мгновение, острое, как льдинка. Я смотрю на нее молча. Тяжело. Нога высится. И как бы взгляд мой идет снизу вверх, понимаешь? 

— Ооо! — говорит Мартын. 

— А на самом деле, — говорит Барсик, — она так спотыкается в этот миг, и уже и «чертов кот», и уже «че расселся» — уже и не скажешь, понимаешь, да? Как бы на самом деле сверху вниз все. Я, Нога, невидимый, но угрожаемый хвост, и вот этот вот взгляд. Молчаливый. В нем бездны. 

— Какие? — говорит Мартын. 

— Типа «Я сижу, благородный кот. В своем доме сижу. У меня Нога. Все знают, когда у кота Нога ввысь — кот в своем праве в своем доме. Я больше ничего тебе не скажу. Ты сама все пойми. Нога кота не требует слов. Это древний ритуал. Имей достоинство его уважать». И понимаешь, она сразу как-то понимает: я сижу, а она бегает. Я дома, а она свищет. Я мог бы много что сказать, но я молчу, вылизываюсь, ты, хозяйка, бегаешь, кричишь, — ну и кто после этого из нас благородный дон? Она благородный дон? 

— Ооо! — говорит Мартын. — Тонко! Срезал! 

— Искусство, — говорит Барсик. — Не всем дано. Не у всех Нога. Не всякий Ногу поймет. 

— У тебя Нога, — говорит Мартын. 

— У меня Нога, — говорит Барсик. — Уважение имей. 

Работать с этой темой у Юлии Рублевой

Читать по теме

Звонили коты