Мы с мужем только что поженились, и много ходили в кино. Это был 90-ые годы, шел Тарковский, Сокуров и Антониони. Мы смотрели, затаив дыхание.
Потом в кинотеатры пришли блокбастеры, Джейм Бонд, Тарантино, Звездные войны и прочее. Вдруг оказалось, что все едят попкорн. Покупают и прямо там жуют. Затаив дыхание на особо громких эпизодах. Помню, как мы смущались. Мы условно как бы всегда держали в руках и читали журнал «Искусство кино». Попкорн был неуважением и пошлостью по отношению к высокому искусству.
Потом мы привыкли, потом поняли неуместность пафосных лиц на мелодрамах и триллерах, потом однажды на начальных титрах сожрали ведро попкорна на троих с дочкой на новом Бонде, — так волновались за Бонда.
Примерно так же я — лично я — относилась к себе и к людям. Как будто все время держала в руках журнал «Искусство кино». Духовное у меня было, а телесное, кроме секса — нет. От физры освобождена, танцы на дискотеках любила, но книжка — мое, а танцы — нет. Такой факт моей биографии, что я целый год, скрываясь от родителей, ходила в студию бальных танцев, меня не смущал. Скрываясь, потому что у меня был диагноз «врожденный порок сердца» и мне запрещали.
Как-то так я выросла с пониманием того, что все, что про чувства, — мое, а все, что про тело — удел «тупых физкультурников».
Ну как наш дядя Паша в школе. Я же не мечтаю вырасти и стать дядей Пашей. Что значит красивое тело? У меня оно и так красивое.
Опять же, меня не смущали 10 лишних килограммов, боли в пояснице и костыли. Да, два с лишним года назад каждые две-три недели я вставала на костыли, потом врачи мне купировали приступ боли, потом проходило время, и костыли доставались опять. Меня не смущало, что я сижу по 12-14 часов в сутки на приеме. Сижу на стуле и концентрируюсь на том, что мне говорит клиент.
Работоспособность у меня выше среднего, поэтому я выдерживала. А спина болит невыносимо просто так. Должно же что-то болеть. Мне не приходило в голову, что я погибаю от гиподинамии.
В 42 моих года, два года назад, грянули танцы. Я сто раз про это рассказывала, но одним из главных ощущений, оставшихся в памяти, было ощущение голодного, дорвавшегося до еды. Я пользовала галладенсовскую клубную карту вдоль и поперек, ходила на все группы, до которых могла дотянуться. Перестроила график работы. Проводила в клубе по шесть-семь часов и все это время непрерывно двигалась. Я танцевала танго, хип-хоп, свинг, танец живота, пыталась фламенко, сальсу, бачату, приходила на зумбу, после которой как после русской бани — в голове чисто и пусто. Я обнаружила себя в состоянии шестилетнего ребенка, который просто пляшет.
Благо, мне повезло с преподавателем, который сам был активный, веселый и поддерживал меня в моей непрерывной активности. Из рук ушло ощущение журнала «Искусство кино», работы странным образом прибавилось, хотя я на нее подзабила, спина выздоровела неведомым мне способом, костыли стоят, правда, организм привык к нагрузкам, и стал снова прибавлять в весе. Я повеселела, у меня ничего не болит, я много и опять же весело работаю и на вопрос дочери, собирающей наши чемоданы — «возьмешь ли ты какие-нибудь таблетки с собой», с некоторым удивлением отвечаю «нет». Мне их, тьфу-тьфу, не для чего. У меня ничего не болит.
Ну и еще я осталась одна. Мои друзья не танцуют. Близкие мне люди не занимаются спортом. Вокруг меня никто не двигается.
Общественное тело в нашей стране по-прежнему бездуховно и слегка презираемо. Мое поколение пренебрегает им. Я теперь тот самый тупой физкультурник. Меня волнует, что я выступаю с танго-вальсом, и волнуют платья. Я стремительно худею снова, потому что бездуховный препод велел мне втиснуться в 44 размер бедер юбки-каранадаша, которую я последний раз надевала на заре туманной юности. Не втиснусь — не будет номера с танго в феврале, мы там выступаем.
Все остальное меня волнует тоже. Но с тех пор, как я танцую, я поняла, насколько наше тело, тело тех, кому сейчас 40 и больше бедно, заброшено и неуважаемо в общественном сознании. Хорошо образованным людям почему-то слегка стыдно признаваться, что они ходят в спортзал. Стали ходить. Диссертация — да, а спортзал — фу. Не сочетаются эти два процесса. Почему-то слегка стыдно признаваться в своем окружении, что ты стал вести несчастный этот ЗОЖ — например, больше не пьешь, не куришь, бегаешь по утрам. Бегают дяди Паши. Бездуховные тупые физкультурники. Тень дяди Паши-физрука противно и непонятно маячит над нами, высокодуховными, держащими «Искусство кино» в руках. Движение в сознании нашего поколения — это не жизнь, а попкорн. Пошлый, неуважительный к высокому искусству жизни. Сидеть писать статью — да, пойти танцевать — нет. Провести вечер, жалуясь на жизнь — да, пойти на вечеринку сальсы или милонгу — не в национальной традиции. Нет страданий — нет жизни духа.
Скажу вам по секрету. Это действительно так. Танцы убирают рефлексию, делают нас менее тревожными, более жизнерадостными.
Лечат депрессивные состояния. Парные танцы особенным образом влияют на нервную систему, разглаживают ее, заставляют нас дышать, приводят в равновесие, убирают уровень стресса. Зашкаливающий стресс снимается 15-минутным движением под музыку. Час танцевального урока приводит нас в чувство окончательно. Паркет или танцплощадка, музыка, движение — и мы в порядке.
Но мы по-прежнему, как нация, танцы презираем. Танцуем только когда напьемся. Будто делаем что-то стыдное. На вечеринке, где потрясающая зажигательная музыка, танцуют только самые смелые. Я перестала ходить на такие вечеринки — я не понимаю, как можно неподвижно стоять под музыку, мое тело горюет, душа умирает от скуки. Пляшут дети. Им еще не успели запретить и объяснить, что это стыдно. Я хожу теперь только туда, где есть танцы и все собираются именно для этого. А поговорить по душам — это отдельная история, музыка тут не нужна.
В нашем клубе я то и дело вижу мужчину лет 70-ти. Он выглядит стареньким. Он ходит на утреннюю группу зумбы по воскресеньям, иногда он там один, и преподаватель бережно занимается с ним одним как с целой группой, в огромном зале. Со светом, с музыкой (зумба — это жесть, после зумбы любой спецназовец возьмет тебя в напарники). Мысленно я его поддерживаю изо всех сил. «Давай, — говорю я ему, зажмурясь и представляя, как ему сейчас — ловко, неловко, радостно, напряженно, черт его знает. — Давай, говорю я ему, ваше поколение танцевало только в парках по вечерам, а потом, после сорока, даже после тридцати, уже как будто и неловко, все же такие солидные. А ты танцуй, пожалуйста, пусть и твои друзья придут, кто еще ходит, пусть все танцуют, как могут».
Танцем мы выражаем эмоции. Можно словами. Можно движением. Горе, радость, счастье, страсть. В нашей стране принято плакать над фильмами и книгами, а год назад я впервые плакала над танго — когда приехали великие аргентинцы супруги Велизы. Принято ходит смотреть как танцуют другие. Не принято танцевать самим. Балет, ну и немного бездуховного шоу. Знаменитый «Тодес». Танцы народов мира Моисеева. Летом в Грузии спрашиваю своего друга Тони: «Скажи, у вас на свадьбах танцуют все. Просто все. Почти на профессиональном уровне. Это как?» — «Ты знаешь», — говорит мне Тони, — «у нас принято детей обучать национальным танцам. Это часть культуры. Это красиво. Мы этим гордимся. Поэтому не проблема, выйти станцевать на свадьбе. Танцуют все».
Иногда я мечтаю, что танцы стали такой новой национальной идеей. Что мы стали танцующими. Что скорее, как в Аргентине, в пятницу вечером не за пивом в баре, отращивать живот, а в парах на танго-вечеринках. Что сделали бы с нами танцы, я не знаю. Точно бы стало больше сил, жизнелюбия, флирта. Повысилась бы рождаемость. Уменьшилось бы количество злобных взглядов. Те, кто занимается танго, владеют совершено другой культурой взгляда — в ответ на мужской взгляд я улыбаюсь и слегка киваю, по привычке, даже не на танцполе. Это в танго означает «привет, я согласна с тобой танцевать». Что это означает в метро и пробке, черт его знает, но мужчины пугаются, лица каменеют, взгляд становится словно обиженным. Не хочу, чтобы было так. Хочу, чтобы улыбались в ответ, как принято в танго-культуре всего мира и у испанцев. Аргентина в трудные времена начала именно танцевать, и вместо нефти у них танго на экспорт.
Я знаю, что в свое время Галладенс разработал танцевальную реабилитацию для людей, перенесших инсульт. Но танцуют ли эти пациенты? Вряд ли. Не принято. Я вижу, что средний возраст танцующих в Испании — шестьдесят лет. ШЕСТЬДЕСЯТ. В сальсе. В танго. Я его предпочту зеленому юнцу, потому что вижу, что этот стареющий мужчина отлично знает, как меня повернуть, повести, посмотреть. Чтобы средний возраст танцующих в России стал таким, нам надо начинать уже сейчас. Я не хочу умирать в сорок, обсуждать анализы, давление, боли в спине. У меня больше нет депрессии и так и нет тонометра, у меня болит нога, так как я в танце растянула коленку, вместо давления у меня каблуки и уроки танго. Давайте жить, дорогие друзья. И двигаться. Хоть как-нибудь. Особенно сейчас, когда всем трудно. Мой горизонт планирования больше не десять лет, как раньше, теперь он — двадцать лет, мне будет 60 через двадцать лет, я хочу продолжать танцевать сальсу, танго, ходить на каблуках, двигаться под музыку, и забывать про любой апокалипсис, обнимая незнакомого партнера на городской милонге.
